Форум » 1918 - 22 июня 1941 » "В ПАРАГВАЙСКОЙ КАВАЛЕРИИ" С.Голубинцев » Ответить
"В ПАРАГВАЙСКОЙ КАВАЛЕРИИ" С.Голубинцев
Админ: С. Голубинцев В ПАРАГВАЙСКОЙ КАВАЛЕРИИ Хотя пароход “Ре Викторио”, прибыв в Буэнос-Айрес, выгрузил всех своих пассажиров, нас, двух бывших русских офицеров, аргентинские власти задержали на борту. Только на следующий день, после тщательной проверки документов, убедившись вполне, что мы не большевики, нам разрешили сойти на берег. На первом попавшемся автомобиле мы поехали в русское консульство. Консул старой России, в противоположность своим европейским коллегам, узнав, что мы офицеры Добровольческой армии, принял нас холодно и почти сожалел, что мы не красные командиры. Я энергично возразил господину Пташникову и заявил ему, что сожаления он может оставить при себе, а теперь обязан вернуться к своим прямым консульским обязанностям. Мое поведение подействовало, и консул пытался вначале сплавить нас в еврейское эмигрантское благотворительное общество, но, встретив снова мой решительный протест, отправил к настоятелю православного храма, сказав, что тот “любит врангелевцев”. От столь любезного русского дипломата мы отправились на улицу Бразиль, № 315, где находилась русская православная церковь. Ее настоятель, отец Константин Изразцов, встретил нас довольно радушно, сказав, что его сыновья служили в гвардейских кирасирах, но вместе с тем сразу дал понять, что в Аргентине русским эмигрантам трудно будет найти работу. На это мы заявили ему, что приехали без всяких средств и, как офицеры Добровольческой армии, теперь просим оказать нам помощь. Подумав немного, отец Константин вошел в наше положение, довольно печальное, и на первое время предложил расположиться в церковной библиотеке. Без знания испанского языка мы долго не могли получить работу и, коротая время, стали заводить знакомства среди тамошних русских старожилов, в большинстве случаев приехавших из России после 1905 года. Кроме нас, в библиотеку вскоре вселились три моряка с Колчаковского фронта, корабельные гардемарины Дмитрий Сластников, Станислав Родзевич и гардемарин Бабаш. Немедленно наша библиотека изменила свой первоначальный вид, при входе был водружен портрет адмирала Колчака и под ним фотографии Деникина и Врангеля, и все это было украшено фуражкой нашего “корабела” Мити Сластникова. Но вот мой друг Вася Волков наконец устроился шофером и уехал в город Кордобу. Тогда я набрался энергии и с лихорадочным рвением принялся за поиски работы. Как ни странным может показаться, но мне помогли в этом здешние эмигранты царского времени, настроенные, как я уже говорил, весьма сочувственно к большевикам. С их помощью я устроился в качестве “администратора” в русский кафе-ресторан “Украина”. Наступили, так сказать, мои трудовые дни, пришлось в шесть часов утра приходить на службу, следить за уборкой зала, за чистотой огромных зеркальных окон и вообще приводить и порядок оставленное ночными посетителями кафе. Для всего этого у меня имелось два служащих — подростки, за которыми приходилось следить в оба, так как усердием они не отличались. За все это я получал 100 пезо и харчи, но находиться на работе приходилось по двенадцати часов в сутки. В семь часов утра я возвращался домой в библиотеку, усталый, бросался на кровать и тотчас же засыпал как убитый. В таком положении мне трудно было заниматься осмотром города и развлекаться, а жизнь, как назло, вокруг меня била ключом. Проходя по вечерам мимо портовых таверн и кабачков, я видел там матросов, танцующих с аргентинскими красотками, и все это смущало мой покой. Хозяин ресторана, бывший подпрапорщик Быковский, жил в Аргентине уже много лет и превратился в настоящего буржуя. Заметив мое старание по службе, он набавил мне жалованья, и я стал получать 150 пезо. Наш кафе-ресторан посещала самая разношерстная публика, матросы с иностранных пароходов, мелкие чиновники и, конечно, красотки всех рас и национальностей, с накрашенными губами и подведенными глазами. Как-то после разгрузки очередного парохода к нам зашли три моих моряка, и мы за стаканом вина решили заняться политикой и организовать в Буэнос-Айресе комитет русских беженцев. Председателем был единогласно намечен знакомый коммерсант Тесленко, я решил стать его секретарем, а членами президиума согласились быть Быковский и три моих гардемарина. Как и следовало ожидать, это не понравилось местным русским “представителям”, и на нас сразу обрушился консул Пташников. Но мы это предвидели и, зная их полное бессилие, провели кампанию в аргентинских газетах, защищая свои права на существование. Опять получился парадокс: нас поддержали левые эмигрантские круги, и “представителям” поневоле пришлось смириться. Таким образом, мы выиграли первый тур борьбы. Появились в газетах фотографии нашего комитета, и мы спокойно принялись ожидать приезда из Соединенных Штатов нашего посла Евгения Федоровича Штейна, чтобы узнать от него все политические новости. Изменилась к лучшему и наша жизнь. Я превратился в помощника Быковского, поочередно дежурил с ним в ресторане, получив, таким образом, свободное время. Отец Константин также стал относиться ко мне как родной, почти каждое воскресенье приглашал обедать и расхваливал всем мои организаторские способности. Светлое воскресение мы всем комитетом провели у отца Константина Изразцова, и я с большим аппетитом, после столь долгих лет, полакомился домашней пасхой, куличом, окороком и заливным поросенком с хреном. По случаю Пасхи наш председатель Тесленко пригласил нас в лучшее казино на улице Майпу, и мы там танцевали настоящее аргентинское танго. Русский беженский комитет благодаря нашим стараниям стал быстро входить в силу, и о нас начали даже писать в крупной местной газете “Ла Насион”. Двадцать пятого мая наступил национальный праздник Аргентинской республики. Как и большая часть государств Южной Америки, она входила раньше в состав испанских колоний. Воспользовавшись вторжением в Испанию Наполеона, аргентинский генерал Хозе Сан-Мартин поднял восстание против испанцев и вместе с генералами Бельграно и Боливаром провозгласил независимость Аргентины. Во главе аргентинской национальной армии он освободил от испанского владычества колонию Чили, а герой северной части Южной Америки генерал Боливар принимал участие в войне за независимость Боливии, Перу, Эквадора и Колумбии. Жадные до колоний вообще, англичане хотели захватить и подчинить своему влиянию молодую Аргентинскую республику и без объявления войны высадили десант и заняли с боем половину города Буэнос-Айреса. Но подошедший вовремя на помощь генерал Бельграно разбил англичан и снова поднял над городом бело-голубой флаг независимости. Памятники этим героям украшают столицу республики, и большинство улиц и площадей носят их имена. Вместе с гардемаринами я пошел на парад. Вся площадь перед президентским дворцом, каза Розада (Розовый дом), была занята войсками. Начиная с авениды 25-го Майо вытянулись синею лентою моряки, за ними стояла в германских касках, с французскими погонами пехота, и около дворца перед памятником генералу Бельграно выстроился полк конно-гренадер, весьма похожих на наших лейб-драгун, отличаясь только лакированными ботфортами, палатами и длинными белыми перчатками. Ветер красиво колыхал на пиках голубые флюгера с белым полем, посредине — национальные цвета Аргентины (конно-гренадерский полк первым поднял с генералом Сан-Мартином восстание за независимость, и за это благодарная нация оставила ему историческую парадную форму и наименование гвардии). Далее, у подножия памятника командору Гараю, основателю города Буэнос-Айреса, выстроилось кавалерийское училище, Морской корпус и конная артиллерия. Президент республики, доктор Иригоен, принимал парад, окруженный министрами и генералитетом. Затем перед нашими глазами прошли в парадных формах лучшие части аргентинской армии. Чисто прусский шаг печатала пехота, блистая шишаками на касках и зелеными подвесками эполет. Громыхая орудиями, проехала конная артиллерия на прекрасных лошадях. Сперва повзводно прошли шагом конногвардейцы, эффектно выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Очень красиво прошел Морской корпус, гардемарины в белых брюках и коротких черных мундирах держали идеальное равнение и шли широким, свободным шагом. Вечером весь город был иллюминирован и напоминал карнавальные дни. Много смеха, света; улицы — море человеческих голов. Нас захватило общее веселье, и мы, слившись с толпою, бродили до утра по улицам. Аргентинцы не вполне правы, называя свою столицу южноамериканским Парижем. Я бы назвал ее скорее южным Нью-Йорком. Буэнос-Айрес хорошо распланированный, чистый и вполне столичный город с большим движением на улицах, с автомобилями, трамваями, автобусами и прекрасной подземной железной дорогой. В конце мая приехал из Северной Америки русский императорский посол Евгений Федорович Штейн, и я немедленно же сделал ему визит. Посол принадлежал к разряду русских бар, не любил утруждать себя делами и больше всего ценил спокойную жизнь. Меня он принял весьма радушно, угостил бразильскими сигарами и сообщил, что Белое движение, по-видимому, умерло и мы, бывшие офицеры Русской армии, должны теперь в Новом Свете сами создавать себе положение и войти как можно скорее в общую жизнь здешних граждан. Вернувшись домой и посоветовавшись с гардемаринами, я отправился в чилийское посольство за визою, надеясь попытать счастья на берегах Тихого океана. Но нашим мечтам не суждено было осуществиться, вследствие отказа чилийского консульства выдать визу русским подданным (опасались проникновения коммунизма в их страны). Тогда мы вторично отправились в российское посольство и после долгого разговора с Евгением Федоровичем решили послушаться его доброго совета и ехать в Парагвай, тем более что Штейн обещал, при первом же удобном случае, представить меня парагвайскому военному министру, которого со дня на день ждали в Буэнос-Айресе. Наш посол до конца оставался русским барином и свое обещание сдержал в точности. В субботу он пригласил меня обедать в Жокей-клуб и там познакомил с военным министром Парагвайской республики полковником Шерифе, который, узнав, что я гусарский офицер, рассыпался в любезностях и тут же позвонил по телефону в свое посольство, переговорил с чиновником и просил меня зайти в понедельник за визой. Снова в церковной библиотеке произошел экстренный совет, на котором я и гардемарин Бабаш высказались за Парагвай, корабел Митя Сластников решил ехать в Северную Америку, а Станислав Родзевич решил остаться в Буэнос-Айресе. Когда отцу Константину стало известно наше решение, он так обрадовался, что пригласил к себе в кабинет на конфиденциальную беседу — и выплатил нам трехмесячное офицерское жалованье, согласно чинам. Сластникову тут же был выдан чек для покупки билета в Нью-Йорк, а мне, кроме жалованья, — суточные и прогонные до Асунсиона, столицы Парагвайской республики. Не скрывая своей радости по случаю нашего отъезда, священник, получив от нас расписки, троекратно с нами облобызался и пригласил на ужин. Но при этом попросил нас ничего не писать о происшедшем нашим друзьям в Галлиполи, куда он уже неоднократно сообщал, что русским беженцам будет очень трудно устроиться в Аргентине. Так закончилась моя короткая, но довольно оживленная политическая карьера в Аргентине. В парагвайском посольстве мне и Бабашу весьма любезно выдали визы, и, провожаемые аргентинскими друзьями, мы с вокзала Чакорита покинули Буэнос-Айрес. Поезд мчался по бесконечным аргентинским просторам, и пейзажи слегка напоминали донские степи. На станции Конкордия поезд остановился, и я вышел на платформу подышать свежим воздухом. Конкордия — крупный железнодорожный узел, здесь сходятся дороги из Аргентины, Уругвая, Бразилии и Парагвая. На вокзале бросались нам в глаза своими яркими костюмами несколько гаучо, важно прогуливавшихся вдоль перрона. Черные быстрые глаза их зорко смотрели из-под широких полей фетровых шляп, разноцветные шелковые платки закрывали им шеи, рубашки были заложены в шаровары, и у каждого гаучо на широком кожаном поясе висел револьвер и острый длинный нож (мачете). Некоторые гаучо носили шпоры на босу ногу, что меня, кавалерийского офицера, вначале коробило, но, пожив в Южной Америке, еще и не на то насмотришься. Перед отъездом поезда к станции подъехала кавалькада в десять всадников и красивая сеньорита, по-видимому дочь богатого помещика, спрыгнула с коня и побежала к перрону. Под короткой гофрированной юбкою у нее виднелись сапожки, и она, кокетливо позвякивая шпорами и размахивая нагайкою, подошла к кассе и, купив билет, вошла в купе первого класса. Красавица аргентинка ничем не отличалась от гаучо, и на поясе у нее, красиво стягивающем ее талию, так же блестел револьвер и слева длинный мачете. Она помахала шляпою в сторону оставшихся на дороге всадников и затем, смеясь, скрылась в вагоне. В Буэнос-Айресе мне еще не приходилось встречать подобные наряды, но ехавшие в вагоне пассажиры сказали, что в Парагвае почти все ходят в подобных костюмах. На берегу реки Параны наш поезд вошел на специальный п
Ответов - 2
Админ: .... Но мне не хотелось проявлять малодушие перед женщинами и, натренированный в достаточной мере на “революциях”, я догадался, что непосредственной опасности еще нет, а стрельбу поднял какой-нибудь неприятельский пикет, которому жители сообщили о пребывании на станции правительственных войск. Не торопясь я простился с гостеприимной семьей и не спеша оставил виллу. Разъезд занял, по-видимому, префектуру и поднял на площади стрельбу. Тут же появилась опасность попасть в плен, и я увеличил свой ход до бега. Начальник станции, перепуганный моим отсутствием, доложил, что вагоны уже прицеплены и капитан Гарсия только что звонил по телефону и приказал мне возвращаться в Вилла-Мора, предместье Асунсиона. Я поблагодарил дежурного по станции, быстро взобрался на паровоз и вторично покинул Сан-Лоренцо, увозя с собою запасы муки и все бывшие на станции пустые вагоны. Через четверть часа после моего отъезда в город вступили главные силы инсургентов, а я в это время благополучно прибыл в Вилла-Мора и сдал капитану Гарсия свой товарный поезд. Мой поступок понравился офицерам, и они долго расхваливали “героическую эвакуацию” Сан-Лоренцо. Вдоль железнодорожной линии была сосредоточена вся правительственная кавалерия. В Вилла-Мора остался наш эскадрон на ночь, в Сан-Лукас находился эскадрон капитана Ирасабаля, сплошь состоявший из новобранцев, а в предместье Тринидад стоял бивуаком майор Вальдес со своим знаменитым эскадроном “привидений” из добровольцев гаучо (ковбоев), славившихся своей лихостью. Ночь в сторожевом охранении прошла спокойно, и наутро в Вилла-Мора прибыл командующий правительственной кавалерией майор Торрес. Переговорив с капитаном Гарсия де Сунига, он приказал эскадрону перейти на авениду Петироси и оставаться там для защиты столицы с северной стороны, считая это место самим опасным в стратегическом отношении и сейчас плохо защищенным. Прибыв к месту назначения, капитан выслал меня с тридцатью драгунами вперед, до пересечения авениды с улицей Лавров, где я должен был изображать авангард нашего эскадрона. На рысях мы прибыли на улицу Лавров, лежащую на отдаленной окраине города. По обеим сторонам дороги тянулись фруктовые сады с проволочною оградою, и, таким образом, для действий кавалерии оставалась свободной только лишь одна шоссейная дорога. Я выслал вперед двух дозорных, разместив остальных драгун на перекрестке дорог так, чтобы одна их часть находилась слева, а другая справа улицы Лавров, оставляя шоссейную дорогу совершенно свободной. Своему помощнику лейтенанту Шеню я поручил пятнадцать драгун и приказал стать в резерв на улице Солнца. Ввиду зимнего времени, на солдатах были надеты синие мундиры с малиновыми обшлагами и воротничками, что создавало весьма красивую батальную картину. Спешив людей, я подозвал к себе старшего сержанта и попросил его ориентировать меня в этой совершенно незнакомой мне части города. Через полчаса после нашего прибытия ко мне прискакали дозорные и доложили, что по шоссейной дороге из Сан-Лоренцо движется пехотная колонна противника. Вспомнив заветы фельдмаршала Суворова — быстрота, глазомер и натиск, — я посадил по коням свой взвод и подал команду вынуть сабли и взять пики к бою. По семь человек с каждой стороны дороги мы гуськом пошли рысью навстречу противнику. Через несколько секунд показалась на дороге пыль, и мы увидели за поворотом улицы неприятельскую пехоту. Ничего не подозревая, они шли походным порядком без дозоров, с винтовками, висевшими на плечевых ремнях. Вид у солдат был усталый, по-видимому, они совершили большой переход. Подпустив колонну приблизительно на двести метров, я крикнул: “Да здравствует президент Гондра!” — и бросился на инсургентов в конную атаку. Атакованные врасплох конницей, пехотинцы обратились в бегство и скрылись в апельсиновых садах. Взяв на дороге в плен восемнадцать солдат и двух сержантов, я отправил первый трофей правительственных войск к майору Торресу. Оправившись после неожиданного нападения, противник перешел в наступление вдоль садов и, под прикрытием проволочной ограды, принялся обстреливать нас ружейным огнем. Не желая понапрасну терять людей, я отошел на угол авениды Солнца. Лейтенанта Шеню я отправил в тыл с пленными и на его место назначил сержанта Рескина. Предполагая, что кавалерия вернулась в Асунсион, пехота снова перестроилась в поход-порядок и вытянулась по авениде Петтироси. Воспользовавшись такой небрежностью противника, мы вторично опрокинули пехоту конной атакой. На сей раз мне очень помог расторопный сержант Рескин со вторым взводом, разбив противника. Я опять занял Лавровую улицу и, спешив затем драгун, рассыпал их цепью по соседним апельсиновым садам. В пешем строю мы отбили пехотную контратаку и удержали за собою улицу. Поздним вечером нас сменил третий взвод, с лейтенантом Ортисом. Он подъехал ко мне и, обняв, поздравил с победою. — Капитан русо, все мы, офицеры эскадрона Эскольты Президента, сегодня гордились вами. Майор Торрес и капитан Гарсия де Сунига просили передать вам их благодарность за вашу конную атаку. На радостях я расцеловался с ним по русскому обычаю и в половине десятого вечера вернулся в Асунсион. Вокруг города были вырыты окопы, и в них сидела правительственная пехота с пулеметами. Нервное состояние было настолько сильно, что меня чуть-чуть не обстреляли, приняв наш возвращавшийся полуэскадрон за противника. Каждый раз приходилось останавливаться, ждать офицера, вести с ним долгий разговор и в иных случаях показывать даже свое удостоверение личности. Все это происходило потому, что большинство офицеров меня еще не знало и принимало наших драгун за инсургентов, желающих прорваться в столицу. На авениде Южного Креста я встретил на белом коне майора Торреса со штабом и капитаном Сунигой. Мое появление их встревожило. В ночном мраке они неожиданно увидели драгун, шедших с неприятельской стороны. Майор Торрес выехал нам навстречу и громко крикнул: — Какая часть? — Полуэскадрон Эскольты Президента возвращается с улицы Лавров, — отвечаю я, подъехав к нему с рапортом. Майор Торрес крепко пожал мне руку и сказал окружающим его офицерам: — Сегодняшний бой на улице Лавров принес русскому капитану лавровый венок. Но больше всех был доволен капитан Гарсия де Сунига, я прославил в первом сражении его эскадрон. Подъехав, он похлопал меня по плечу и протянул походную флягу с ромом. Тут только я вспомнил, что с утра еще не успел выпить кофе. Попросив у майора разрешение, я верхом отправился ужинать. Проезжая по авениде Петтироси, я заехал к доктору Риттеру на виллу Ньяндути. Рудольф Александрович уже знал про атаку и поздравил меня с блестящим началом боевой репутации. — Ну, вот видите, я никогда не сомневался в ваших боевых качествах. Но, мой милый, жалко будет расставаться с армией, а это последует неизбежно с приходом в Асунсион армии полковника Шерифе. Очень жаль, что вы не перешли на его сторону. Все же, как русский человек, приветствую в вашем лице наше доблестное офицерство. Очень рад за вас. Я успокоил старого друга и сказал, что полковник Шерифе так легко не вступит в Асунсион. Рудольф Александрович покачал головою и назвал меня неисправимым оптимистом. В ресторане “Альгамбра” посетители встретили меня аплодисментами, а услужливый гарсон любезно положил на прибор вечерний выпуск газеты “Эль Либераль”, поздравив в лестных выражениях с боевым успехом. Я взглянул на газету и прочел на первой странице заголовок жирным шрифтом: “Капитан Сакро Дьябло”. Военный корреспондент с фронта описал на целой странице мою атаку на батальон майора Вейса, сравнив эскадрон Эскольты с донскими казаками, неустрашимо громившими врагов. Меня же он назвал, за трудностью произношения моей фамилии, Сакро Дьябло — кличкой, оставшейся за мною на все время службы в парагвайской армии. Откровенно говоря, мне было приятно чувствовать себя героем дня, и по этому поводу я выпил даже бутылку шампанского. На следующий день все газеты писали о нашей атаке, поместили даже мою фотографию и назвали “тузом правительственной кавалерии”. Так счастливо прошел мой первый конный бой в Южной Америке под созвездием Южного Креста. Я был, конечно, счастлив, но в то же время и печален. Мне недоставало женского сочувствия и хотелось хоть немного любви. На военном совете 29 мая решено было наступление армии полковника Шерифе. В первых числах июня инсургенты окружили Асунсион, и жители столицы ожидали со дня на день штурма. В городе сразу замерла повседневная жизнь, улицы наполнились солдатами, грузовики проносились с амуницией, сестрами милосердия и врачами, разъезжающими по открытым бой-скаутами полевым лазаретам. Правительственная пехота окопалась на стратегических высотах, шесть полевых орудий были расположены на самих опасных пунктах, и кавалерия, стоя на флангах, охраняла столицу от неожиданных неприятельских атак. На реке Парагвае канонерские лодки “Эль Треумфо” и “Адольфо Рикельмо” защищали центральные позиции своими тяжелыми пушками “Виккерс”. Необходимо отметить необыкновенную энергию, с которой правительственная партия принялась за работу. Начиная с простого рабочего и кончая сенатором, все старались помочь общему делу в страшной схватке с военными инсургентами. Но в среде кадровых офицеров чувствовалось недоверие к добровольческим частям, и многие из них открыто предсказывали грядущую катастрофу. На столицу наступали три военных округа под предводительством лучшего стратега, и боевыми операциями руководили получившие опыт в минувшей Великой войне офицеры германского Генерального штаба. 8 июня в семь часов утра полковник Шерифе приказал своей армии начать наступление по всему фронту. Наш эскадрон Эскольты в это время находился на высотах местечка Ламбари, и, таким образом, мы были свидетелями разыгравшегося боя между правительственными войсками и инсургентами. Девятью батальонами пехоты при двенадцати легких орудиях и тремя эскадронами регулярной кавалерии полковник Шерифе начал штурм Асунсиона. Свою кавалерию он пока оставил в резерве при Ставке, надеясь использовать ее в последний момент, так сказать, во время своего торжественного вступления в побежденный город. Один только эскадрон лейтенанта Гарделя наступал спешенным в цепи вместе со штурмующей пехотой. В этом сказывалась чисто германская тактика. Как ни просил полковника Шерифе начальник их кавалерии, старый, вступивший в строй из резерва полковник Хозе Хиль, дать ему возможность действовать самостоятельно со своей конницей и прорвать пехотный фронт правительственных войск, Генеральный штаб инсургентов, состоявший из германских офицеров, считал, основываясь на практике Великой войны, кавалерию отжившим родом оружия и не придавал ей никакого значения. Как это было похоже на наше Белое командование!.. С семи часов утра до трех часов дня с обеих сторон продолжался упорный бой. Грохот орудий, стрекотня пулеметов и ружейная стрельба создавали иллюзию большого, настоящего сражения, хотя это была только гражданская война, полная всевозможных неожиданностей. В полдень к нам приехал офицер из военного министерства и сообщил малоутешительную новость. Противнику удалось потеснить нашу пехоту (плохо обученную) и занять первую линию окопов. Два правительственных батальона были разбиты и оставили район Зоологического сада. От этого офицера мы узнали также о большом количестве раненых. Подобные новости подействовали на нас удручающе, к тому же и само правительство было почти уверено в разгроме и заранее выдало каждому офицеру заграничный паспорт с визой в Аргентину. Офицеры эскадрона Эскольты решили, в случае неудачи, отступить к берегу реки, передать лошадей драгунам и, сев в лодки, переправиться на противоположную сторону, где находилась поблизости аргентинская граница. После полудня бой усилился и с реки загремели орудийные залпы с военных кораблей. Капитан Гарсия де Сунига волновался, то и дело подходил к телефону, но из штаба нам не передали ни одного приказания. В три часа прибыл в Ламбари эскадрон капитана Ирасабеля. Командир эскадрона остановился у нас на вилле и за обедом рассказал, как противник занял улицу Луны и укрепился в здании германского посольства. Лейтенант Парани с правительственной пехотой выбил штыковой атакой инсургентов из посольства и захватил в плен офицера с пулеметом. Вернувшись в германское посольство, он приказал снять немецкий флаг и, разорвав его, бросил под ноги своим солдатам. Почти все немцы были сторонниками полковника Шерифе, и поэтому ненависть народа к нему была очень велика. В пять часов дня, потеряв два орудия, шесть пулеметов, двести человек солдат и пять офицеров, полковник Шерифе отступил в предместье столицы Вилла-Мора. В преследование отступившей армии полковник Шенони бросил свою кавалерию. Капитан Ирасабель окружил роту противника в предместье Тринидат, обстрелял ее и целиком взял в плен. Эскадрон “привидений” майора Вальдеса занял после короткого боя город Луки. Наш эскадрон Эскольты атаковал батальон майора Вейса, с которым я сражался на улице Лавров. Два раза ходил на него в атаку и, разбив деморализованного врага и заставив его сложить оружие, ночью вступил на улицу Вилла-Мора. Капитан Сунига лично занялся допросом восьми пленных офицеров, старший лейтенант Эмильгарехо получил приказание доставить в Асунсион пленных солдат, а я, устав после сражения, отправился на розыски какого-нибудь ресторана, в надежде подкормиться хотя бы даже холодною закускою. Во время боя жители при первых выстрелах закрыли
Админ: .... Капитан Сунига получил от военного министра полковника Роха приказание формировать новый эскадрон для скорейшего следования на фронт, а я получил сто добровольцев и должен был организовать новый эскадрон Эскольты и оставаться в Порто-Сахонии для несения караулов во дворце президента, в банках и вообще охранять столицу, в которой отсутствовали в данное время воинские части. В Асунсионе я предался безудержному веселью, к нам стали приезжать знакомые барышни и дамы, снова ожили малиновые салоны в эскадроне Эскольты и европейский чай в пять часов сменил царствовавший до сего времени испано-американский кофе. Особенно шумно мы отпраздновали в сентябре мой день рождения, когда мне исполнилось двадцать шесть лет. Возвращаясь в Офицерское собрание после шумного катания на лодках с приехавшими из города гостями, я заметил у подъезда автомобиль и, поднявшись на балкон, попал в объятия к лейтенанту Шеню. Сейчас же на балконе был сервирован чай со сладостями, очаровательная брюнетка Аурелия Энсисо заняла место хозяйки, а ее подруги разместились ярким цветником вокруг прибывшего с фронта героя и старались поскорее узнать от него все последние новости. Но на сей раз наш весельчак привез весьма печальную весть о смерти майора Торреса. Вместе с эскадроном Эскольты он выступил для атаки на Каи-Понте, желая неожиданной атакою отвлечь инсургентов от центрального пункта, на котором наша пехота собиралась нанести им решительный удар. Во время обеда эскадрон был окружен революционерами, и после перестрелки им удалось взять в плен раненого майора. На выручку эскадрону Эскольты подошел капитан Ирасабаль. Он атаковал инсургентов, разбил и обратил их в бегство. Но все-таки революционерам удалось отомстить майору Торресу, и храбрый офицер был ими расстрелян. Со всеми воинскими почестями он был похоронен в Вилла-Рике. По древнеславянскому обычаю я устроил вечером тризну по нашему погибшему командиру. Цитра и несколько гитар заменили нам отсутствовавший хор трубачей, гости поднимали за столом тосты за нового командира Эскольты лейтенанта Сакро Дьябло, а я благодарил гостей за внимание и пил вино за прелестных дам. После ужина по просьбе Шеню был устроен бал, и мы веселились до утра. Так я провел в 1922 году свой день рождения в Асунсионе. В начале октября в столицу пришло радостное известие о взятии правительственными войсками укреплений на Каи-Понте. Во время боя погибло много офицеров-инсургентов, искупивших таким образом подлый расстрел доблестного майора Торреса. После разгрома остатки разбитой армии полковника Шерифе ушли в Чако, на бразильскую границу. Наступил победоносный конец войны с инсургентами. Асунсион украсился национальными флагами, и повсюду на площадях гремели оркестры военной музыки. Бравурные звуки марша “Кампаменто Сьерра-Леоне” носились над ликующим городом и напоминали жителям о походах последней победной кампании. В эскадроне Эскольты мы также устроили “праздник победы” с присутствием наших знакомых дам и барышень. Собственные музыканты развлекали публику, и лейтенанты Смит, Шеню, Ортис и Вася Волков носились по террасе в вихрях вальса с очаровательными сеньоритами, забыв все на свете, и революцию, и сражения, и даже победу. Октябрь месяц — разгар тропической весны. В садах и скверах цвели орхидеи, мимозы и мексиканский жасмин, улицы наполнялись благоуханием, и тысячи колибри наподобие рубинов, сапфиров и живому золоту порхали среди цветов. Революция окончилась. Инсургенты, прижатые правительственными войсками к бразильской границе, должны были покинуть Парагвай, сдать оружие и превратиться в эмигрантов. Полковник Шерифе умер во время отступления, и с его смертью прекратила свое существование военная партия. Опять ожила парагвайская столица, и все радовались счастливому окончанию междоусобной войны. Постепенно в столицу возвращались с фронта победоносные части правительственных войск, устраивались парады, гремела музыка, и жители забрасывали героев цветами. Такого энтузиазма мне давно не приходилось видеть, казалось, весь Парагвай пел, веселился и танцевал. С окончанием революции была объявлена демобилизация, и армия приняла свои нормальные размеры. Все призванные из запаса офицеры вернулись по домам, вновь сформированные части были распущены, и на службе остались только кадровые служащие. Для Василия Волкова также наступил конец “вечного” праздника в Порто-Сахонии. Он должен был теперь оставить военную службу и вернуться в Аргентину. Мы устроили ему проводы в малиновом зале Эскольты, и Вася в последний раз танцевал с барышнями в парагвайской военной форме. После революции время проносилось со сказочной быстротою. Вчера вместе с доктором Риттером я провожал Волкова на аргентинском пароходе “Берна”. Друг моего детства, единственный близкий человек в Южной Америке, покидал нас навсегда и уезжал в Буэнос-Айрес. С его отъездом на моей душе сделалось как-то тоскливо и скучно. Мною овладело беспокойство, привычка к перемене мест, весьма мучительное свойство и многих добровольный крест, так, кажется, говорил в свое время Пушкин устами своего героя Онегина. Еще в самом начале революции я расстался с гардемарином Володей Бабашем. Он уехал в Перу и писал мне из Лимы о прелестях жизни на берегах Тихого океана. Недаром в казачьих жилах течет кровь царственных скифов, меня потянуло снова к привольной жизни, захотелось стать флибустьером и посмотреть новые страны, познакомиться с новыми людьми. Капитан Гарсия де Сунига получил после революции в командование третий эскадрон в городе Консепсионе на далекой окраине Парагвая; эскадрон Эскольты принял капитан Ирасабаль; лейтенант Шеню ушел в четвертый эскадрон в Энкарнасион, а лейтенант Смит был назначен сменным офицером в Военное училище. Таким образом, разлетались все мои друзья, да и сам я после двадцатидневного отпуска должен буду расстаться с комфортом эскадрона Эскольты для следования во второй эскадрон в Парагвари. Невольно пришлось задуматься над своим будущем. Лучшее, что могла мне дать парагвайская военная служба, я уже от нее взял. Три месяца я командовал фортом в Чако, охотился и вел дружбу с индейцами, затем прозябал в глухой провинции в городе Вилла-Хаес и думал, что умру со скуки, и, наконец, восемь месяцев провел в боевой обстановке на войне с инсургентами. Все это прошло, и теперь меня ожидает скучная служба в провинции, перспектива, так сказать, мало привлекательная и дешево оплачиваемая. Недавно на празднике в Колумбийском посольстве я познакомился с директором танинной фабрики из Порто-Састре. Еще сравнительно молодой человек с Железным крестом на смокинге, директор Ганс Депкер, мне очень понравился, и я в конце концов согласился на его заманчивое предложение занять место у него на фабрике и оставить парагвайскую армию. Рудольф Александрович Риттер пробовал удержать меня в Асунсионе, обещая должность командира жандармского эскадрона, но все это уже потеряло для меня свою ценность. Мне захотелось новых приключений и новых переживаний. В военном министерстве я передал генералу Эскобару рапорт с просьбою о зачислении в запас парагвайской армии. Генерал долго не соглашался принять рапорт и только лишь после настоятельных моих просьб согласился на мою отставку. Последние дни до выхода президентского декрета я веселился с боевыми товарищами в Порто-Сахонии. Несколько раз шумной офицерской компанией мы ездили в Сан-Лоренцо. Каролина и вся семья капитана Суниги, услыхав о моем желании оставить парагвайскую военную службу, упрашивали меня не делать этого, но я продолжал быть непоколебимым в своем решении. Конечно в Порто-Састре на реке Парагвае я вовсе не намеревался долго задерживаться, нет, мне хотелось там скопить немного денег и после поехать посмотреть Боливию. Но самые сокровенные мысли мои были направлены к берегам Атлантического океана в Соединенные Штаты Бразилии, про которые мне так много рассказывали все мои парагвайские приятели. По их словам, там имелись большие города с массою фабрик и заводов, хорошо оплачивалась служба и вообще жизнь имела много привлекательного. По случаю моего отъезда офицеры устроили прощальный бал в малиновых салонах эскадрона Эскольты. Прибыли все мои знакомые сеньориты, сестры капитана Суниги, их кузина Агнесса и красавица Энсисо. Конечно, на прощальном балу также присутствовал и мой друг доктор Рудольф Александрович Риттер. Далеко за полночь гремел хор трубачей, и я в последний раз танцевал с парагвайскими барышнями в мундире и при эполетах. За ужином пили шампанское и поднимали тосты за Парагвай и за славную Русскую армию, представителем которой я являлся. Мой приятель лейтенант Смит сорганизовал хор песенников, и они исполнили модную песенку “Кам-паменто Ита”, в которой фигурировали все офицеры Эскольты, в том числе и Сакро Дьябло. Последний день был занят официальными визитами, а вечером я успел еще побывать в Сан-Лоренцо на вилле “Амарилии” и попрощаться с семьею капитана Суниги, а на следующее утро, провожаемый друзьями и подругами, я приехал в порт, где меня ожидал у пристани пассажирский пароход “Эль Креольо”. На его борту я должен был навсегда покинуть Асунсион. В последний раз драгуны перенесли из автомобиля на пароход мои вещи. Солнце ярко светило с безоблачного бирюзового неба и, казалось, так же одаряло меня своими лучами. Офицеры и барышни с букетами в руках поднялись на пароход, и стол в кают-компании буквально утопал в цветах. Через десять минут “Эль Креольо” оставит Асунсион и отправится в далекий путь вверх по течению реки Парагвая к туманным границам Боливии и Бразилии. Я приказал лакею подать шампанское и по-гусарски отблагодарил провожавшую меня публику. Каролина подошла ко мне и, чокнувшись бокалом, печально проговорила: — Сакро Дьябло, вы счастливый, уезжаете в новые края, а я должна оставаться дома и ожидать скучную и беспросветную жизнь парагвайской замужней женщины. От всего сердца желаю вам побольше успехов в путешествии! Я поклонился и молча поцеловал ее маленькую ручку. Вот резко прогудела пароходная сирена, лейтенант Шеню поднял бокал и громко крикнул: — Аль Сакро Дьябло, салют! Наступил момент моего расставания с парагвайскими друзьями, так сердечно принявшими в свою семью русского офицера-эмигранта. Особенно тяжело было мне расставаться с лейтенантом Рохелием Шеню. С ним я провел почти всю свою парагвайскую военную службу и за это время полюбил его как брата. Стоя на палубе с букетом роз и бокалом шампанского, я смотрел на пристань, откуда мне махали шарфами сеньориты и фуражками офицеры. Вот они, Мария, Элиза, Селия и Каролина Сунига, кузина Агнесса, креолка Энсисо, лейтенанты Шеню, Смит, Ортис, Милъгарехо, прощайте, дорогие друзья! А из города доносились на пароход последние аккорды триумфального марша. Прощай, Асунсион, где красавицы курят сигары, где царит бесконечное лето, где поют и рокочут гитары, денно и нощно трещат кастаньеты! Прощайте, милый доктор Риттер, Андрей Угрик с молоденькой супругою, прощайте, лихие драгуны эскадрона Эскольты Президента и с ними наш парикмахер и повар из Порто-Сахонии. Неизвестно, удастся ли мне когда-либо с вами встретиться. Матросы подняли трапы, и пароход начал медленно отходить от пристани. Мне стало грустно, и я быстро вернулся в каюту. На столе лежала груда цветов. Белые розы и орхидеи — вот все, что осталось от моих тропических подруг. Невольно припомнились проводы на Великую войну в далеком Орле. Блеск черных глаз и печальная улыбка в углах рта у той девушки, за которую я готов был тогда отдать свою жизнь, напомнили мне то, что я всеми силами старался забыть, — мою Родину, холодную Россию. Гремели машины, и пароход тихо покачивался на волнах. В иллюминаторе виднелись очертания города, но вот он скрылся из виду, и оба берега покрылись зеленью. Мои мысли нарушил легкий стук в дверь, и на пороге появился пароходный стюард. — Пожалуйте завтракать, господин капитан, — проговорил он, вежливо поклонившись. Я посмотрел в зеркало, поправил синий костюм и пошел в кают-компанию. В Порто-Састре я пробыл три месяца, и это, пожалуй, было самое скучное время моей жизни в Южной Америке. Танинная фабрика, принадлежавшая аргентинскому тресту, находилась на берегу реки Парагвая, среди тропических лесов, и служащие являлись единственными обитателями Порто-Састре. Для развлечений мы ездили на моторной лодке в бразильский пограничный городок Муртинье, в котором, кроме одного бара, больше ничего не имелось. До Асунсиона было очень далеко, пять дней путешествия на пароходе, и туда служащие ездили только раз в год. Но зато жалованье я получал там майорское и старался поскорее скопить необходимую сумму денег для дальнейшего путешествия. Скука и полное отсутствие общества заставили меня в конце концов ускорить отъезд. Несмотря на уговоры и просьбы дирекции, я все-таки расстался с Порто-Састре и совершил очень интересное путешествие на комфортабельном аргентинском пароходе до порта Корумбы в Бразилии. Дорогою я отдыхал, лежа в шезлонге, пил ледяной коктейль и любовался живописными берегами. Оставив Парагвай, пароход вскоре попал в бразильские воды. Через пару дней я, наконец, приехал в первый большой речной бразильский порт Корумбу. Визами, которых у меня, кстати, и не имелось, там никто не интересовался, матросы из таможни помогли мне перенести вещи на берег, и таким образом я очутился на территории Соединенных Штатов Бразилии. После парагвайских городов Корумба показалась мне столичным городом. С какой радостью я входил в многочисленные кафе, знакомился в кабаре с бразильскими красавицами и вообще чувствовал себя прекрасно. Корумба лежала на высоком берегу реки Парагвая, имела много красивых зданий, парков и массу цветников. В городе был расквартирован егерский батальон, а в порту стояла бразильская речная эскадра, несколько канонерских лодок и два маленьких миноносца. Гуляя по улицам, я обратил внимание на цветные афиши, возвещавшие жителям о прибытии в город знаменитого гадальщика, предсказывавшего по картам настоящее и будущее, персидского принца Сади-Нога. Меня заинтересовала фамилия принца, и я, таким образом, познакомился с ротмистром, Ольвиопольским уланом Толмозовым, оказавшимся на редкость приятным собеседником. Желая во что бы то ни стало побывать в Боливии, я переехал в моторном катере реку и очутился в маленьком пограничном боливийском городке Порто-Суаресе и оттуда совершил в военном дилижансе утомительное путешествие до города Кочубамбы. Пришлось проехать шестьсот километров по степи и останавливаться на отдых в маленьких трактирах, где приходилось также обедать и ужинать. На всем протяжении этой утомительной дороги нашелся только один городок Санта-Крус, напоминавший собою парагвайскую провинцию. Должен сознаться, что Боливия мне не понравилась. Приехав в Кочубамбу, я погулял немного по пыльным улицам, и, насмотревшись на гулявшую публику, состоявшую в большинстве случаев из индейцев или креолов, я на том же дилижансе вернулся в Порто-Суарес и оттуда поскорее в Корумбу. Так как мои денежные ресурсы приближались к концу, нужно было распрощаться с Корумбою и, купив билет на поезд Северо-Западной железной дороги, отправиться в промышленный центр Сан-Пауло. Путешествие заняло четыре дня, причем по штату Мато-Гросо (Дремучий лес) поезда проходили только днем, а по ночам поезда останавливались и пассажиры ночевали в гостиницах в небольших привокзальных городах. Все это происходило вследствие нападений и ограблений на линии Северо-Западной железной дороги, правда происходивших в прошлом веке, но публика продолжала бояться путешествовать по ночам. В первую остановку я переночевал в городе Кампо-Гранде в японском отеле, и там за ужином меня приветствовал хозяин теплой японской водкою. Предпоследнюю ночь я провел в Трес-Лагоас и неожиданно встретил там своего константинопольского приятеля, подпоручика Желкевского. На радостях встречи, мы отправились в ближайшее кафе, где за стаканом вина я узнал от него много интересного. Желкевский рассказал мне, что сидение в Галлиполи многим наскучило, и вот часть добровольцев по инициативе капитана Ефрема Полякова и поручика Николая Шеркунова решили эмигрировать в Бразилию, а молодежь устремилась в Чехословакию, чтобы закончить в Праге свое образование. Прибыв в Бразилию, наши добровольцы быстро устроились на службу, причем капитан Поляков поступил инженером в железнодорожную компанию, а Шеркунов стал инженером-строителем. Желкевский приветствовал мой приезд и снабдил массою писем и адресов своих тамошних приятелей. Но вот я прибыл в Сан-Пауло, крупнейший город южноамериканской индустрии с массою фабрик и заводов. Город напомнил мне Европу и имел вполне благоустроенный вид, широкие улицы и небоскребы. Здесь я впервые обратился к парагвайскому консулу для оформления своих бумаг. Консул онорарио (почетный) занимал в то время пост директора банка, был весьма удивлен моему появлению, сознавшись, что впервые видит перед собою парагвайского офицера, и, устроив мне все необходимые бумаги, снабдил деньгами и дал рекомендательное письмо к своему другу, президенту штата Рио-Гранде-де-Суль доктору Боржесу де Медейросу с просьбою зачислить меня в свою штатную армию — бригаду милитар. Этот штат был одним из самых богатых, имел свою собственную армию, промышленность и экспортировал вино и мясо. Обрадованный всем этим, я поблагодарил консула и, не задерживаясь в Сан-Пауло, поехал в Сантос, чтобы оттуда на пароходе следовать в Порто-Алегре. Железная дорога Сан-Пауло—Сантос считается самой красивой в Бразилии и, я бы сказал, во всем виданном мною мире. Мелькают мимо окон семафоры, вышки стрелочников, пакгаузы и прочие станционные постройки. Эта дорога спускается к берегу океана с высоты семисот метров. Внизу белеют облака, а еще ниже, где-то далеко, теряясь в зеленой пелене, виднеются домики и железнодорожные постройки, причем из окон вагона они кажутся меньше спичечных коробок. Часть дороги цепная, шумят стальные тросы, поезд то и дело ныряет в темную пропасть многочисленных туннелей, и затем глазам пассажиров открываются чудесные пейзажи на изумрудные горы Сиеры до Map. Невольно приходят на ум мысли о величии человеческого гения, сумевшего покорить природу и создать среди скал и горных ущелий железную дорогу там, где раньше летали только лишь птицы. Но вот промелькнула красивая панорама спуска, и поезд миновал лежащую у подножия гор станцию Кубатон. Еще четверть часа, и поезд, проходя по равнине, усаженной массою бананов, наконец прибывает в Сантос. С вокзала я бегу в порт и покупаю билет на пароход Итапаси, компании Костейра, принадлежавшей бразильским миллионерам братьям Ляже. Пароход отходит на юг в три часа дня. Есть время мне, наконец, немного отдохнуть. В кают-компании я познакомился с капитаном парохода Жозе Араужо, который оказался на редкость словоохотливым моряком, и я в пути отдыхал в его обществе. Побережье Бразилии, вдоль которого мы шли, надо отдать справедливость, очень красиво. Миновав порт Паранагву в штате Парана, мы на короткий срок задержались в Сан-Франциско и затем бросили якорь в открытом порту Флорнанополиса, столицы штата Святой Екатерины. На лодке я съехал на берег и, погуляв немного по улицам, пришел к убеждению, что город небольшой, но чистый и довольно симпатичный. В одном из кафе я обнаружил хозяина-грека из Одессы, разговорился с ним, узнав, что в этом штате живет много немцев, и почти не заметил, как пришло время возвращаться на пароход. За ужином в кают-компании я заметил нового пассажира с лицом скифа с византийской вазы. Скиф этот оказался русским инженером Аркадием Доментьевичем Черницыным, бывшим гардемарином, эмигрантом с 1905 года, занимавшим теперь крупное место в штатном правительстве. Стоит ли добавлять после этого, что мы сразу подружились и всю ночь проговорили в его каюте за бокалом вина до самого прибытия парохода в порт Имбитубу, куда он следовал. Черницын предложил мне сойти с ним на берег и показать мне тамошний знаменитый отель, выстроенный одним из братьев Ляже по модели отеля в Монте-Карло, который ему страшно понравился. Порт Имбитуба принадлежал также компании братьев Ляже и служил для экспорта угля из шахт в Лавро-Мюллер и Урусанги. Я согласился, и мы сели в специально поданный на пристань вагон для доктора Черницына. По короткой дороге до отеля я заметил, что Имбитуба состояла из порта, отеля, прекрасных бунгало для администрации и около железнодорожной станции ютившихся нескольких деревянных домиков. Но отель оказался на самом деле прекрасным. Черницын любезно показал мне комфортабельные номера со всеми удобствами, огромный поеденный зал и несколько больших гостиных. Когда я спросил его, для кого все это выстроено, Аркадий Доментьевич ответил, что в Имбитубе проживает дирекция и большое количество служащих компании, все это люди, приехавшие из Рио-де-Жанейро, и Энрике Ляже не хочет, чтобы они здесь скучали. В этот момент я услыхал отходной гудок парохода и, заторопившись, попросил Черницына поскорее доставить меня в порт. Но Аркадий Доментьевич засмеялся, приказал гарсону подать нам еще по рюмке шерри-бренди и поинтересовался у меня, не надоело ли мне все время воевать. — Довольно, мой милый, никуда вы отсюда не поедете! Здесь .я сделаю из вас инженера-землемера, и вы, наконец, станете мирным гражданином! — Аркадий Доментьевич, а как же мои вещи, я оставил их ведь на пароходе! — взмолился я, глядя на Черницына. — Не беспокойтесь, они уже находятся в вашем номере 17. — Аркадий Доментьевич, но ведь я измерял землю только переменным аллюром на коне и знаю это ремесло с чисто кавалерийской точки зрения. — Ничего, мой милый, теперь я познакомлю вас с аппаратом Бекмана, и вы быстро всему этому научитесь, — скажите, ведь вы окончили кадетский корпус, так же как и я, и потому проходили геометрию и топографию. Больших знаний я от вас и не потребую. Стоит ли добавлять после этого, что штат Рио-Гранде-де-Суль остался надолго ожидать меня, так как Аркадий Доментьевич взял меня на работу по проводке дорог на фазенду (имение) Санта-Сецилия, принадлежащую братьям Ляже, в 23 000 гектаров, где быстро научил меня обращаться с измерительным аппаратом и в конце концов в короткий срок сделал из меня настоящего землемера. Через три месяца, почти закончив работу, Черницын вернулся во Флорианополис, обнял меня и, улыбаясь, сказал, что переговорил обо мне с главным директором компании доктором Альваро Катоном и тот согласился оставить меня в качестве администратора фазенды Санта-Сецилия, так как я являлся единственным человеком, знавшим границы этого огромного имения. Так началась моя жизнь в горах на берегу реки Рио-де-Пончо, в маленьком домике, в соседстве с многочисленными немцами-колонистами. В конце каждого месяца я ездил на своем коне “Дох” в Имбитубу, для чего приходилось два часа спускаться по лесу с горы и затем около пяти часов ехать по степи вдоль океана, чтобы затем раздеться и, приняв ванну в своем номере в отеле, выйти затем вполне прилично одетым к завтраку. Моя работа на фазенде не была трудной, трасса новой дороги была уже проложена доктором Черницыным, и я только следил за рабочими, проводившими ее. Свободное время я проводил знакомясь с соседями, немцами-колонистами, и часто ездил в местечко Аратингауба, где имелся единственный на весь округ продовольственный магазин и бар, в котором можно было выпить несравненного по вкусу апельсинового вина. Но вот я решил заняться перепиской с друзьями и в конце концов наладил связь со своими однополчанами и в результате всего этого выписал из Праги своего друга детства и однополчанина корнета Анатолия Роменского и приехавшего вслед за ним поручика Константина Иваненко. Роменского я сделал заведующим нашим хозяйством, а Иваненко превратился у меня в инженера и следил за постройкой дороги. Карнавал 1924 года мы шумно провели в “Имбитуба-отеле” вместе с Черницыным и семьями дирекции и служащих нашей компании. Было так весело, что мои “червонные гусары” заявили мне, что это был их первый веселый праздник в их эмигрантской жизни. А Черницын угостил ужином с шампанским и назвал нас своими “цыплятами”. Мои приятели напропалую ухаживали на балу за красавицей Педриньей, и Константин Иваненко прямо сказал мне, что влюблен в нее по уши и думает сделать ей предложение. Черницын вполне во всем этом с ним согласился и обещал также найти невесту для Роменского, красивую польку из Флорианополиса по имени Юля. Тогда я решил также написать в Новочеркасск своей кузине Дусе, воспользовавшись появившимся в России “нэпом”. На мое письмо мне ответила ее младшая сестра Милица, сообщив мне, что Дуся вышла замуж и живет в Воронеже, а она, Милочка, закончила в этом году Ростовский университет. Обрадованный подобной новостью, я предложил ей руку и сердце и пригласил немедленно приехать в Бразилию. Милица дала свое согласие и, заявив в университете, что желает пробыть год в Сорбонне, получила разрешение выехать во Францию. В Париже она нашла своих родственников и при их помощи быстро получила визу и купила билет на доллары, высланные мною из Имбитубы. Директор компании доктор Альваро Катон был настолько любезен, что дал распоряжение в Рио-де-Жанейро нашему представителю встретить приехавшую мою невесту и устроить ее на наш пароход, отходящий в Имбитубу, а его супруга донна Зита решила на первое время до нашей женитьбы поместить ее в своем доме. Но я не утерпел и как только получил телеграмму о прибытии Милицы в Рио-де-Жанейро, то сразу поехал за ней и привез ее сам в Имбитубу. После нашей свадьбы мы верхом поехали на фазенду и там были встречены торжественным банкетом, устроенным в нашу честь Роменским и Иваненко. С того момента я ограничил свою жизнь домашним кругом. Костя Иваненко решил не отставать от меня и, женившись на Педринье, уехал в Итажаи, где родственники жены устроили его инженером в порту. Черницын также исполнил свое обещание и женил Анатолия Роменского на Юле, причем свадьба их происходила в нашем доме. Так счастливо закончилась эпопея “червонных гусар” в Имбитубе. На следующий год у меня родилась дочь Елена, которую мы крестили в Флорианополисе, в семье наших друзей — федерального судьи штата доктора Энрике Лесса, причем крестным отцом Елены был доктор Черницын, а крестной матерью — донна Зенита Лесса. Так спокойно в Имбитубе на берегу океана протекала моя семейная жизнь. Меня сразу после рождения Елены перевели в Имбитубу на должность помощника фарфорового завода, директором которого был итальянец Пиетро Фавали, родственник жены Энрике Ляже, бывший лейтенант берсальеров, и мы зажили с ним прекрасно, а его жена быстро подружилась с Милицей. Теперь карнавал мы проводили весело всеми знакомыми семьями. Так мы прожили спокойно до 1930 года, то есть шесть лет. В этом году в Бразилии вспыхнула революция. Штат Рио-Гранде-де-Суль восстал против федерального правительства, и его войска с юга двинулись на север для свержения в Рио-де-Жанейро бразильского президента доктора Вашингтона Люиса. Революционные войска, заняв Имбитубу, немедленно мобилизовали меня, как бывшего русского и парагвайского офицера, и я был декретом Южного правительства зачислен в армию и три месяца пробыл в должности начальника штаба конной группы. Революция была менее поэтична, чем парагвайская, так как почти нигде революционеры не встречали сопротивления, и после победы революционеров и занятия нашей конницей “гаучо” столицы Рио-де-Жанейро новый президент республики, доктор Жетулио Варгас, особым декретом отблагодарил всех участников революции, и я был переведен в город Сан-Пауло с прикомандированием к департаменту полиции, где моя карьера за десять лет дошла до звания личного секретаря начальника полиции доктора Коста Ферейры. В Сан-Пауло издавалась Николаем Трофимовичем Даховым “Русская Газета”, в которой я сотрудничал уже год, посылая свои воспоминания под общим названием “Последние Гусары”. А вообще я начал свою литературную работу в Имбитубе, где в местной газете “Имби-туба” был напечатан 30 апреля 1924 года мой рассказ “Жизнь”, переведенный Черницыным на португальский “А Вида”. Так как работы в департаменте было сравнительно мало, то я большую часть дня проводил в газете и описывал в ней все происшествия в нашей русской колонии, став постоянным сотрудником этой газеты, вплоть до ее закрытия во время начавшейся Второй мировой войны, когда были закрыты в Бразилии почти все иностранные газеты и прекратили свое существование также и клубы. Во время Великой войны умер мой прямой начальник, доктор Коста Ферейра, и я решил подать в отставку, перейдя на службу в “Дубар” — фирму по производству ликеров, принадлежавшую огромной компании “Антарктика”, имевшей пивные заводы по всей Бразилии. Так заканчивалась моя бурная жизнь в эмиграции на должности представителя торговой фирмы. Работа моя была не особенно трудной и занимала время с утра до полудня, после чего я возвращался домой и продолжал заниматься литературой, посылая свои статьи и воспоминания в самую большую русскую газету в Нью-Йорке, а немного позже получил предложение сотрудничать в журнале “Родимый Край” и “Наших Вестях”. Так спокойно, в кругу семьи и друзей протекает моя жизнь в Сан-Пауло. Летом, при наступлении жары, мы переезжаем из каменных стен огромного города к себе на дачу в Сан-Висенте и там на берегу океана отдыхаем на пляже и купаемся в пене морской.
полная версия страницы